Историческая обусловленность чувств человека. Культурно-историческая обусловленность возникновения предметного поля «телесность Эмоции являются частью истории культуры народа

кандидат психологических наук,
доцент Московского гуманитарного университета

В аналитической статье обосновывается культурно-историческая обусловленность обращения к телесности как специфическому предметному полю психологической науки. Рассматривается сущность картезианского механистического понимания человеческого тела и социально-психологические проблемы, являющиеся следствием такого понимания.

Показывается, что на смену картезианскому отношению к телу, как к телу-объекту (телу-машине) приходит отношение, основанное на понимание органического свободного единства души и тела, фиксируемого в термине «телесность». Возникновение понятия «телесность» рассматривается как результат медиативного процесса, диалога между полюсами дуальной оппозиции душа-тело. В пространстве телесности, находящемся в сфере между, преодолевается дуализм души-тела, происходит, по выражению В. П. Зинченко, — одухотворение тела и овнешнение души.

Исследование человеческой телесности, нуждающейся в специфическом методе познания-понимания, становится возможным с изменением представлений о научном познании. Метод познания живого тела близок познанию, осуществляемому в искусстве.

Новая историческая реальность ставит перед психологией задачу изучения условий развития самоидентичности, как одной из ядерных характеристик человеческого существования. В контексте становления самоидентичности особое значение приобретает способность человека к «Я-чувствованию», позволяющая опираться в своих выборах на целостное переживание телесного опыта.

Ключевые слова: телесность, живое тело, тело-машина, ментальное и чувственное, сфера «между », процесс медиации, метод психологии, культурно-исторический контекст.

В последние годы термин «телесность» все чаще встречается на страницах психологических публикаций. «Телесность» не синоним «тела» в его физическом понимании. Человеческая телесность — одухотворенное тело, являющееся результатом процесса онтогенетического, личностного, в широком смысле исторического развития, и выражающее культурную, индивидуально-психологическую и смысловую составляющие уникального человеческого существа. Основным предикатом телесности является живое движение, соединяющее в себе психологическое содержание и материальную форму .

Тело — есть культурный конструкт (В. А. Подорога), и, следовательно, проблемы психологии телесности не могут изучаться вне культурологического контекста, логики исторического развития. Понимание данной логики поможет увидеть культурно-историческую обусловленность очерчивания телесности как специфического предметного поля психологической науки.

Картезианское понимание тела (современный культурологический контекст)

Оппозиции душа — тело, ментальное — чувственное характерны для сознания современного человека. Европейская культура, по утверждению С. С. Хоружего, построена на дуалистической антропологии, утверждающей, «…диаметральную разноприродность, противоположность души и тела; их противоположную бытийную ценность и судьбу; и, вследствие этого, целиком исключает телесное начало из духовного процесса…» .

Такое исключение стало в полной мере возможным благодаря работам Декарта. Суть Декартовского переворота подробно анализируется В. А. Подорогой . Он пишет, что утверждение и развитие техники аутопсии в медицинском знании XVI-XVII веков не было быстрым, этому развитию в основном мешало старое, но крайне устойчивое представление о полном психосоматическом единстве души и тела, единстве человеческой формы как божественной (и поэтому нерасторжимой, и это право на расторжение не могло быть в ведении человека). Однако в результате развития техники аутопсии смерть стала осмысляться как нарушение работы тела-машины, "длительный сбой", и поэтому не душа отходит от тела, а тело "ломается" как ломаются часы. «Труп — пишет В. А. Подорога — делает тело равным себе и потому видимым , в то время как живое тело скрыто движением, но раскрывает свою тайну в том, что Декарт называет живым автоматом » .

Приведу вслед за В. А. Подорогой ряд рассуждений Р.Декарта. "Я рассматривал себя раньше как имеющего лицо, руки, кисти рук и всю эту машину , так составленную из костей и мяса, как это можно видеть на трупе , и которую я обозначал названием тела " — пишет Р.Декарт И далее: "Ведь часы, составленные из колес и маятника, следуют так же всем законам природы, когда плохо сделаны и неверно ходят, как и в том случае, если вполне соответствуют желанию мастера. Точно так же, если я буду смотреть на тело человека, как на машину, так построенную и составленную из костей, нервов, мускулов, жил, крови и кожи, чтобы быть в состоянии даже без помощи духа двигаться таким же образом, как и теперь, в тех случаях, когда она приводится в движение не усилиями воли и, следовательно, без помощи духа, но одним лишь расположением своих органов, — то тогда мне станет ясно, что этому телу, например, настолько же естественно при водобоязни испытывать сухость горла, которая обыкновенно представляется духу как ощущение жажды, и вследствие этой сухости двигать свои нервы и другие части так, как это требуется для питья, и, увеличивая, таким образом, свое нездоровье, вредить себе, — насколько ему естественно, когда оно вполне здорово, желать пить для своей пользы вследствие подобной же сухости горла. Правда, имея в виду употребление, к которому мастер предназначал свои часы, я могу сказать, что они отклоняются от своей природы, когда неверно ходят".

Тело- машина специфическим образом соединяет пространство и время, позволяя управлять как одним, так и другим. Обращусь вновь к размышлениям В. А. Подороги. Картезианская эпоха — «эпоха точного времени , часы выступают как базовый Образ. Высший идеал: Бог-часовщик. Попытка соединить время с неопределенностью жизни объясняется тем, что надо управлять временем, чтобы противостоять смерти… Принципы механики, механизм выступает как посредник между неопределенным временем и пространственной корпускулярностью мира. Этот посредник позволяет с максимально точностью определить время на основе разрывного механического движения, время становится составным элементом представления мира. Пружина (часовая) как механическое сердце исчисляемого времени, не ритм, а такт. Тело мертвое, тело куклы механической, — картезианский образ тела как мертвого, механического. Человеческое тело — это труп, шагающий в такт секундной стрелке, соблюдающий точность часового механизма» .

Человек максимально дистанцируется от собственного тела и идентифицируется с собой мыслящим. Это — "существование-в-мысли", ментальная близость, по выражению В. А. Подороги. «Между мной- мыслящим и моим телом дистанция бесконечная, разрыв и пропасть, которая никаким образом не может связать „дух“ с телом протяженным, даже если мы вынуждены признать, что вот это тело, которое мы называем своим, принадлежит нам, и мы не просто близки ему, мы и есть это тело. Вот эта всегдашняя удаленность от собственного тела и не могла состояться в качестве устойчивого представления, если бы не опиралась скрыто на архетипику образа мертвого тела… Мы узнаем, что мы особые машины Бога и узнаем это не из внутреннего опыта (выделено мной — Т.Л.), но с помощью привычной экспозиции мертвого тела в анатомическом театре. Тело лишается внешней защиты, лишаясь в силу этого своей имманентности себе, то есть Внутреннего, последнее больше не тайна» . Таким образом, между мной и моим телом всегда присутствует знание устройства физического тела, схема тела, видение тела со стороны. Это знание тот посредник, который вытесняет внутренний опыт, обесценивает его.

"Европейское человечество — пишет В. А. Подорога — вступает в эпоху тотальной ре-презентации (повторное представление, явление; как про-явление того, что уже было образом или порядком образов, как re-presentation, re-appearence). Человеческое тело — теперь только объект, оно индивидуализируется в качестве человеческого, а не тела, принадлежащего исключительно Космосу, единому Богу или Духу, оно обретает знаки профанного бытия, освобождаясь от диктата со стороны сакрального: его исследуют, подвергают вскрытию после смерти, обучают, лечат, тренируют, дисциплинируют, принуждают к труду, — одним словом, наделяют биологией, анатомией, социоморфными и культурными характеристиками. Так, осознавая себя в качестве владельца собственного тела, человек становится картезианским Субъектом. Отсюда столь популярные сегодня (как и во времена Декарта) иконографии тел-механизмов, тел-машин, тел-автоматов и пр. — свидетельства победы картезианского духа. Сакральная сфера «души» упраздняется, уступая место конфликту и спору между духом и телом".

Если тело — есть машина, то возникает стремление совершенствовать ее устройство анатомо-физиологически. Следствием является развитие биотехнологий, направленных на улучшение работы «машины», увеличения времени ее использования.

Возникает идеология трансгуманизма, стремящаяся на основе достижений биомедицины, компьютерных и нано-технологий радикально улучшить и в пределе — преобразовать биологические качества человека (его тело как «биологический носитель» интеллекта), усилить его могущество и тем самым добиться его неограниченного во времени существования (в том числе и в качественно ином теле). Эти идеи, и что более важно, лежащие за ними изменения в культуре и науке, являются вызовом традиционному представлению человека о самом себе. Это стремление создания сверх-тела можно рассматривать как радикализацию традиционного гуманизма, для которого характерна устремленность человека за рамки «себя» (Л. П. Киященко, П. Д. Тищенко) или воплощение картезианской мечты об абсолютном контроле над телом, ведь под полным контролем тело будет находиться тогда, когда контроль его сам создаст (В. А. Подорога).

Разделив тело и душу и начав рассматривать тело как объект, картезианское мышление выстроило властную иерархию. М. Фуко описал в феномене «био-власти» практики дисциплинарного контроля и указал на глубинную связь между идеей научной истины, наблюдаемостью тела в свете этой истины и аппаратами господства (контроля). Л. П. Киященко и П. Д. Тищенко отмечают, что дисциплинарные практики био-власти, о которых писал Фуко, не исчезают. Они приобретают транс-дисциплинарный характер .

Властное отношение к телу, как отмечает В. Ю. Баскаков, проявляется в частности в специфической терминологии, используемой в современной медицине и психотерапии. Используя язык «инь-янских» взаимоотношений, принятый в восточных культурах, в качестве языка описания реальности, В. Ю. Баскаков обращает наше внимание на однобокость европейской цивилизации, которая пошла по янскому пути, полностью отвергнув иньский. Он пишет: «Янский подход означает, что ставка в психотерапии или терапии в основном делается на воздействие с целью изменений в какую-либо сторону (чего стоит, хотя бы термин „интервенция“ ). При иньском подходе - создаются условия , когда тело клиента (пациента) идет навстречу особым характеристикам контакта, устанавливающегося между контактируемыми и позитивные изменения являются результатом взаимодействия… Наличие активности, „янского“ начала, хорошо прослежено в традиционном (особенно отечественном) здравоохранении. Судить об этом можно, хотя бы, по устойчивым языковым выражениям милитаристского толка, которыми она изобилует („приступболезни“, „борьба с болезнью“, „борьба за жизнь“, „остановить развитие опухоли“ и т.д.). Кстати, и сам термин „здравоохранение“ в нашей стране появился только после Октябрьской революции. До революции нынешнее Министерство здравоохранения носило название „Департамент народного здравия“. До сих пор The World Health Organization часто неправильно переводится как Всемирная организация здравоохранения (найдите „охрану“ в написании по-английски!)» .

Внутреннее пространство воспринимается как пространство опасное, не предсказуемое, а, следовательно, с трудом контролируемое. Отсюда страх перед Внутренним опытом. Разум и Воля (понимаемая как владение, принуждение) «изгоняют» Чувствование.

Картезианское отношение к телу как к объекту пронизывает все стороны жизни общества и отдельного человека.

Анализируя современную социальную реальность И. М. Быховская отмечает, что исторически закрепленная рационалистическая традиция противопоставления «человека телесного» и «человека духовного» постоянно воспроизводится в современной социальной практике, в том числе, в различных институтах социализации (в семье, системе образования, воспитания), которые закрепляют и продолжают эту традицию. Телесно-физические качества человека являются объектом воздействия сами по себе, а интеллектуальные и духовные — сами, без какого-либо серьезного сопряжения их между собою.

Такая ситуация, по мнению И. М. Быховской, имеет совершенно противоположные по характеру следствия как для общества, так и для отдельной личности. С одной стороны, таким следствием является широко распространенный «телесный негативизм» , который проявляет себя в самых разных сферах и областях — начиная от равнодушия к собственному физическому здоровью (конечно, до момента его потери!), недоверия к своему телесному опыту, «голосу тела», который немногие умеют услышать и понять, и до пуританского взгляда на те произведения искусства, в которых, по Бодлеру, воспевается «величье наготы» (речь идет, естественно, именно об искусстве, а не о порноремесле). Проявление во всем этом девальвации культурного статуса, смысла человеческого тела , его физического имиджа обнаруживает себя и в отсутствии или же крайне низкой актуализации установки на культивирование (от слова «культура», но не «культ») своих телесных, двигательных качеств.

Другим, противоположным по своей аксиологической направленности, следствием несопряженности телесного и духовного начал в человеке является своего рода соматизация человека , возведение в абсолют его «мускульно-мышечных» или «бюстово-ягодичных» достоинств. Однако, лишь при очень поверхностном взгляде эту тенденцию можно рассматривать как противоположную первой, т. е. уничижительно-пренебрежительному отношению к телесности. По сути, и первый, и второй подходы имеют единую основу — априорное исключение телесного бытия человека из социокультурного пространства, вынесенность телесно-физических характеристик человека за рамки процесса культурной социализации .

"Устойчивость традиции разъединения телесности и культуры — пишет И. М. Быховская, — разведения «внутреннего» мира человека и его внешней явленности, влечет за собой, …формирование «одномерной», «частичной» личности, у которой «голова» и тело находятся в дисбалансе, ведущем к существенному ограничению в раскрытии, использовании всего того человеческого потенциала, который дан каждому из нас…Отсутствие телесной культуры является одним из проявлений «ущербности» культурного развития личности в целом, предполагающего в качестве одного из базовых принципов воспроизводство целостности человека, сопряженности его оснований и начал" .

«Ментальная близость» и дистанцирование от тела проявляются в том, что отношение к телесным феноменам в различных сферах жизни и деятельности избыточно опосредовано представлениями о телесной норме. А. Ш. Тхостов вводит понятие «избыточность опосредования» и утверждает, что избыточность означаемых не улучшает произвольную регуляцию, а напротив, значительно ее ухудшает . В основе большого класса расстройств, по его мнению, лежит дисфункция произвольной регуляции, связанная с нарушением опосредствования натурального организмического акта вследствие избыточности семиотических связей. В качестве одного из них он рассматривает функциональную психогенную импотенцию, широко распространенную в нашей культуре и отсутствующую в культурах, где не существует столь жестких, как в европейской требований к произвольной регуляции сексуальности.

В западной культуре человек оказывается чрезвычайно зависимым от представлений о норме, должен усилием воли делать то, что нужно, причем нужно с точки зрения оценивающего Другого. Делать независимо от своих возможностей и истинных потребностей, часто не осознавая их. Возможно для того, чтобы доказать Другому и через это себе самому, что он способен к полному контролю, и поэтому состоятелен, так как приближается к картезианскому канону (Картезианский субъект — субъект способный на абсолютный контроль (В. А. Подорога). Телесные знаки в нашей культуре приобретают значения, ориентированные на того, кто видит и оценивает со стороны, исходя из принятого, без учета внутреннего состояния. Следовательно, помимо избыточности означаемых имеет место односторонний локус означивания: семантика знаков ориентированна не на живое тело, а на тело-машину.

Разъединенность духовного и телесного проявляется в разных сферах межличностных отношений. Анализируя отношения между полами, Р.Мэй пишет: «В викторианскую эпоху человек искал любви без секса; современный человек ищет секса без любви» . Исключение эроса влечет за собой уменьшение жизненности, энергонаполненности, как отдельной личности, так и общества в целом. Р.Мэй предельно четко характеризует современное пуританство: «Я считаю, что нынешнее пуританство состоит из трех элементов. Первый элемент — отчуждение от тела. Второй — отделение эмоции от разума. Третий использования тела как машины» .

Чрезмерно большая ориентация на знаемую, рациональную норму, являющаяся результатом дистанцирования от телесного опыта ("каким должны быть мужчина, женщина, ребенок определенного возраста) характерна для супружеских и родительско-детских отношений. Следствием является не умение почувствовать индивидуальную неповторимость Другого, его состояние здесь и теперь, что приводит к непониманию и отчужденности. (А ведь «счастье — это когда тебя понимают», как говорит известный герой). Родитель, руководствующийся, прежде всего, рациональными предписаниями и не умеющий доверять своим чувствам, транслирует культуру недоверия, ломает ребенка, нуждающегося в мудром сопереживании. В основе многих психологических проблем детей и взрослых лежит не способность их родителей любить Другого таким, какой он есть и искренне выражать свою любовь.

Пренебрежение живым целостным человеком характерно и для современной медицины. А. В. Тхостов пишет: «Медицина длительное время ориентировалась на поиски объективных причин болезни и максимальное устранение субъекта из процесса лечения. Несмотря на все ее уверения, что нужно лечить больного, а не болезнь, она практически стала организмо-центрированной… Однако многие заболевания оказываются принципиально не излечимы с подобных манипулятивных позиций».

И еще один важный аспект проблемы: не чувствующим человеком легко манипулировать, навязывать ему кому-то нужные значения, вовлекать его в «чужие игры». Отношение к телу как к объекту есть способ не чувствовать себя, не осознавать свои истинные потребности и стремления, а значит жить чужим умом, быть в большей степени управляемым извне, легко поддаваться внешним влияниям. Данное положение имеет огромное значение для личностного развития человека: отношение к собственному телу как объекту тормозит развитие самоидентичности.

Таким образом, отношение к телу как к объекту, создает многочисленные проблемы, как для отдельного человека, так и для общества в целом. Обращение к живому телу (телесности) продиктовано необходимостью возвращения к человеку чувствующему, целостному, являющемуся создателем и носителем неповторимых личностных смыслов, делающему самостоятельные выборы. Живой целостный человек нуждается в отношении к себе как к живому.

Сфера «между» и пространство телесности

Картезианский образ тела — наше настоящее. Теперь обратимся к логико-историческому контексту, в который это настоящее вписано. Иными словами к логике процесса развития, помогающей понять место настоящего во временной триаде: прошлое — настоящее — будущее.В рамках данной статьи не возможен развернутый исторический экскурс в историю понимания взаимоотношений душа — тело. Я ограничусь выделением трех этапов, соответствующих общему закону развития, сформулированному В. С. Соловьевым. Каждое развивающееся образование, по В. С. Соловьеву, проходит в своем развитии три обязательных этапа:

1. Первичная, мало определенная и слитная целостность;
2. Дифференциация, расчленение первичной целостности;
3. Внутренняя свободная связанность (солидарность), органическое свободное единство всех элементов внутри целого (цит. по Чуприковой Н. И. ).

Соответственно можно выделить 3 этапа в генезисе представлений о взаимоотношениях души и тела, характерных для западной культуры:

1. Слитно-целостное понимание души-тела;
2. Антагонистическое, инверсионное понимание взаимоотношений души-тела, при котором устанавливается властное доминирование одного из полюсов. При этом тело понимается как машина, которая должна быть исправна, эстетически привлекательно выглядеть и, как следствие, давать результат — продукт ее обладателю;
3. Третий этап предполагает понимание органического свободного единства души и тела, их взаимопроникновение и взаимоуслышанность.

Каким образом возможен переход со второго этапа на третий, от картезианского отношения к телу к живому телу, от внутриличностной властной иерархии к свободному единству?

Для картезианского мышления душа и тело выступают как полюса дуальной оппозиции. При этом душа и тело воспринимаются дискретно, между ними — пустота. Для воссоединения полюсов дуальной оппозиции необходимо обращение к сфере «между». Слово «между» — имеет два принципиально разных значения:

1. служебное, наиболее часто используемое.
2. именное, обозначающее содержание, определенным образом располагающееся относительно полюсов дуальной оппозиции и связывающих их в пространственную непрерывность. В этом значении слово «между» имеет огромную содержательную насыщенность и все чаще используется в науке и искусстве.

Между Душой и Телом, Жизнью и Смертью, Добром и Злом и, по сути, между любыми полюсами дуальной оппозиции, которые противостоят друг другу. Человеческое мышление антонимично, что отражается в языке. «Хорошо» возникает из сопоставления с «плохо»; «добрый» понятен из сопоставления со «злым» и т.п. Мы изначально оказываемся в пространстве дуальной оппозиции, она нам транслируется в детстве. Вспомним строки Маяковского:

Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха:
«Что такое хорошо и что такое плохо?»

Изначально имеется дуальная оппозиция, но вопрос в том, какова дальнейшая логика взаимоотношения полюсов дуальной оппозиции. Эта логика может быть разной и иметь разные задачи. Она может быть направлена на поддержание и воспроизведение ранее сложившихся смыслов, а может быть нацелена на переосмысление, создание новых смыслов. Первый процесс называется инверсией , второй медиацией . Это два принципиально разных по своей сущности процесса, характеризующих любую человеческую реальность, будь то отдельно взятый человек, социальная группа, общество в целом (А. С. Ахиезер ).

Остановлюсь подробнее на механизмах инверсии и медиации. Инверсия характеризуется абсолютизацией полярностей и игнорированием сферы между ними. Инверсия ориентирована на воспроизводство мира в ранее сложившихся формах. Инверсионный механизм хорош в стабильной, неизменной ситуации. Когда же происходит изменение ситуации, то он оказывается недостаточным и как следствие происходит накопление дискомфорта, которое может вызвать инверсионный взрыв. Например, если рассматривать общественные процессы, то рост дезорганизации в обществе, рост массовых фобий может вызвать взрыв, выражающийся в форме бунта, массовых беспорядков направленных против «носителей зла». На уровне отдельного человека такое накопление приводит к неадекватному поведению, возникновению психосоматических заболеваний, разрушению целостности.

Инверсия есть беспроблемное восприятие человеческой реальности. Она не терпит неопределенности. В ней все определено: это-зло, это-добро и т.п.

Инверсии противостоит медиация, которая нацелена на выход за рамки сложившейся логики, на выход к новым формам человеческой реальности. Медиация необходима в меняющемся мире. Ее характеризует проблемное отношение к человеческой реальности. Медиация снимает раскол между полюсами дуальной оппозиции и формирует, по выражению А. С. Ахиезера, срединную культуру .Медиация не абсолютизирует полярности и внимательна к пространству между ними.

Сфера «между» — это пространство переосмысления, пространство новых возможностей, в котором может возникнуть что-то третье вбирающее в себя как первое, так и второе. Переосмысление идет через взаимопроникновение полюсов (это диалог полюсов). Осмысляемое явление находится в сфере между полюсами дуальной оппозиции, существует на границе (А. С. Ахиезер), смысл возникает между смыслами (М. М. Бахтин).

В данной логике понятие «телесность», отражающее осознание соответствующей реальности, приобретает отчетливый онтологический статус.Его возникновение возможно рассматривать как результат медиативного процесса, диалога между полюсами дуальной оппозиции душа-тело. Понятие «телесность» обозначает пространство телесности, которое является пространством срединной культуры и находится в сфере между (см. рис.1) .

Рисунок 1. Пространство телесности между душой и телом.

В пространстве телесности становится возможным взаимопроникновение души и тела. Живое тело, «мое тело» наполнено «Я-чувством». «Мое тело» — пишет Подорога,- есть первичный образ тела (не "сознание, «модель» или "схема), тела неустойчивого, меняющегося в своих экзистенциальных границах и всегда как бы балансирующего на тонкой преграде между «моим» и «другим» .

Обратимся вслед за В. А. Подорогой к размышлениям об образе тела А. Бергсона. «…тот особый образ, который держится среди других образов и который я называю своим телом , — пишет Бергсон, представляет в каждое мгновение… поперечный разрез всемирного осуществления, становления (devenir). Это, стало быть, место прохождения полученных и отосланных движений, соединительная черта между вещами, на которые действую я, и вещами, которые действуют на меня, одним словом, местонахождение чувственно-двигательных явлений" . „Теперь мы можем говорить о теле как подвижном пределе между будущим и прошедшем, как о движущемся острии, которое наше прошедшее как бы толкает непрестанно в наше будущее. Мое тело, взятое в единый миг есть только проводник, вставленный между влияющими на него предметами и предметами, на которые оно действует; наоборот, переставленное в текущее время, оно всегда находится в определенной точке, где мое прошедшее только что закончилось действием“ .

Вчитываясь в А. Бергсона, В. П. Зинченко задается вопросом: не напоминает ли тело-образ А. Бергсона душу-образ совокупности всего пережитого М. М. Бахтина? В. П. Зинченко обращает наше внимание на то, что Бергсон наделяет тело-образ целым рядом свойств, которые принадлежат (или приписываются?!), в зависимости от предпочтений автора, то ли психике, то ли душе. „Можно сказать, — пишет он,- что Бергсон одушевляет тело и ведет речь о живом, наделенном чувственно-двигательными способностями, одушевленном теле, помещая его в пространства между: между вещами, между прошедшим и будущим. Тело оказывается в том месте, где искали место души“ .

Бергсоновское понимание тела как образа, В. А. Подорога называет мыслимым телом или телом трансцендентальным. Размышляя над сутью трансцендентального тела, В. П. Зинченко пишет: „Не является ли плотью, тканью такого мыслимого тела биодинамическая ткань живого движения, чувственная ткань образа, которые в свою очередь пронизаны аффективной тканью? При таком решении анатомическое тело остается телом, душа остается душой, а пространство между ними заполняется имеющей отчетливый онтологический статус реальностью“ . Эта реальность „соткана“ из живых движений, соединяющих в себе психологическую сущность и материальную форму. В пространстве телесности преодолевается дуализм души-тела, происходит, по выражению В. П. Зинченко, — одухотворение тела и овнешнение души.

»Оппозиция душа-тело, — пишет В. П. Зинченко, подобна оппозиции Пророда — Дух, которые на протяжении истории человеческой мысли неоднократно соединялись и разъединялись… Можно предположить, что «примирение» произойдет в пространстве между, где встречаются деятельный дух, страждущая душа с живыми, одушевленными движениями тела [ , с.46].

Телесность в свете развития представлений о научном познании

Антикартезианские тенденции существенно изменяют представления об «истинно научном познании» и ставят перед наукой новые задачи.

Классический рационализм предполагал, что для науки есть одна объективная, независящая от субъекта познания истина. Идея «физического тела» как некоторого обобщенного представления о теле с объективной научной точки зрения существует в рамках данной установки.

Декартовское представление о теле как теле-машине, теле-объекте разделило тело как таковое на множественную объектность. Тело изучают этнография, социология, психология, физиология, анатомия, гистология, биохимия, биофизика и другие науки, каждая из которых имеет свой «объект», представляющий тело с дисциплинарной точки зрения. Дисциплинарные естественно-научные дискурсы теряют целостность живого.

В. А. Подорога пишет: «Живое тело существует до того момента, пока в действие не вступает объективирующий дискурс… Это может быть биологический, физический, физиологический, лингвистический, анатомический дискурс; и каждому из них требуется некое идеальное состояние тела, которое не имеет ничего общего с целостными, я бы сказал, „субъективными“ переживаниями телесного опыта. Если человеческое тело и обладает редким по своему многообразию собранием степеней свободы, то объективирующие дискурсы ставят своей задачей их ограничивать и упразднять. Тело, объективированное в границах исследовательского проекта — тело без внутреннего , „глухая, ровная поверхность“ как говорит Бахтин….Тело — объект по определению должно быть …не имеющим собственного языка. Более того, оно полностью находится во власти языка объективирующего его. Когда тело становится объектом — а это значит, попадает в сферу действия той или иной естественно-научной стратегии… в нем не остается ничего собственно телесного. Тело, которое не может быть телесно пережито, в сущности, и не может быть телом, подобное тело не существует. В таком случае то, что я понимаю под телом, не может быть объективировано и обретается вне определенного горизонта знания , который зависит от субъектно-объектой познавательной формулы» .

Следовательно, живое тело, телесность, являясь специфическим, особым предметом исследования, нуждается в специфическом, соответствующем методе познания-понимания. Поскольку естественно-научный метод считался до последнего времени единственно возможным, то все, что не поддавалось его скальпелю вообще изымалось из категории исследуемого. Возможно, именно поэтому телесность до последнего времени оказалась теоретически невидимой. Живое тело не может быть исследуемо сторонним наблюдателем, но только соучастником жизненного процесса.

Однако ситуация в науке существенно меняется. На смену классическому подходу приходит неклассический подход, который в качестве необходимого компонента объективного исследования ввел дополнительные требования: описания метода проведения исследования и учет специфических особенностей используемого языка. «Учет метода и языка как условий объективного описания тела означает рефлексию на способ контакта исследователя со своим объектом, способ его касания. Обнаруживается не только тело испытуемое, но и тело испытующего — точнее его „живое тело“, включенное в исследовательскую ситуацию…. Идея классического отстраненного наблюдателя соучастника , который своим действием касается исследуемого тела и осуществляет тем самым актуализацию некоторой специфически объективируемой презентации» — пишут Л. П. Киященко и П. Д. Тищенко .

Тело, которого касается исследователь, есть тело другого человека, а следовательно оно имеет специфический статус, как предмет исследования, Исследователь, как пишут Л. П. Киященко и П. Д. Тищенко, обязан учесть собственно-человеческое качество — свободную волю того, для кого исследуемое тело является его собственным телом. Исследователь, не переставая играть роли наблюдателя и соучастника, вынужден принять на себя еще и иную роль — субъекта моральных отношений. Когнитивные практики получения научных знаний достраиваются коммуникативными практиками личностного общения . Такое достраивание характерно для науки постнеклассического типа, по терминологии В. С. Степина. Наука постнеклассического типа характеризуется явным включением в свою структуру рефлексии на «ценностно-целевые установки» познавательной деятельности.

И еще один важный аспект: признание исследуемого тела в качестве тела другой личности вносит отсутствующую в классическом сознании амбивалентность в оценке познавательного акта. Познание не есть благо само по себе — оно может быть источником риска для другого, может нанести ему вред .

Таким образом, к концу 20 века представление о научном знании меняется, возникают когнитивно-коммуникативные стратегии научной деятельности, растет влияние этического дискурса.

Что касается отечественной психологии, то требования постнеклассического характера в ней звучали и в первой половине 20 века в работах П. Флоренского и А. А. Ухтомского. По словам П. Флоренского,- «Познание есть реальное выхождение познающего из себя или что то же,- реальное вхождение познаваемого в познающего — реальное единение познающего и познаваемого» (цит. по ). А. А. Ухтомский пишет: "Каждый человек, индивидуально существующий перед нами, есть новый, вполне исключительный случай! Никем он не может быть заменен, он совершенно единственное «лицо» (цит. по ).

Телесность Другого не может быть понята в третьем лице, а лишь в процессе личностного общения, которое, по словам Ф. Е. Василюка, становится новой формой исследования. Ф. Е. Василюк пишет: «Категории общения суждено… выступить в качестве первичной категориальной формы, вокруг которой будет кристаллизоваться новая парадигма. Причем сам статус этой категории в новой парадигме принципиально изменится, она станет не только понятийной фиксацией основного содержания исследования, но будет выражать еще и суть новой формы исследования, в соответствии с которой субъект и объект психологического познания изначально связаны не только гносеологическим отношением, но объединены всегда реальной формой общности и общения, так что психологическое познание человека в „третьем лице“ становится периферическим и подчиненным методом, а в центр становится познание человека в форме Ты» .

Таким образом, живое тело (телесность — в нашей терминологии), которое и является собственно человеческим телом, наполненным субъективностью, потоком внутренних телесных переживаний, Я-чувством принципиально не может быть понято как объект, при таком подходе оно с необходимостью превращается в тело-объект. Живое тело может быть понято только изнутри, на его собственном не привнесенном извне языке. И если живое тело осознается через «Я ощущение», «Я чувствование», то, по- видимому, оно может быть понято через «Ты-ощущение», «Ты-чувствование». «Существовать, присутствовать — значит ощущать,- пишет Подорога,- но это не голое, чистое ощущение, а пережитое ощущение близости с собой и с миром, пережитое посредством собственного тела» .

Такой постнеклассический способ научного познания во многом сближается с познанием, осуществляемым в искусстве. Приведу вслед за В. П. Зинченко слова Г. Шпета, считавшего, что искусство есть познание цельного предмета цельной личностью в их взаимной характерности . В произведении искусства воплощается субъективность его создателя, аффективно-смысловая наполненность его души. Именно благодаря этому телесному воплощению она может быть понята Другим в результате процесса познания-сопереживания, со-чувствования. Предмет искусства телесен.

Движение, выражающее человеческую телесность так же является своего рода символом Внутреннего, так как наполнено аффективно-смысловым содержанием и вместе с тем материально, осязаемо, видимо. Понимание движения и через него Внутреннего сродни пониманию произведения искусства. Оно также требует со-чувствования, можно сказать «слиянного общения», по терминологии Г. Шпета. Такой метод познания Другого с необходимостью требует от исследователя развитого самочувствования.

Новая реальность ставит перед психологией новые задачи и требует переосмысления ранее сложившихся позиций.По мнению Б. Д. Эльконинавозникает необходимость нового самоопределения культурно-исторической концепции и теории деятельности и соответственно их центральных концептов — опосредования и действия .

Культурно-историческая теория в том виде как она была создана, в начале 20 века являлась продуктом своего времени и ставила перед собой вполне картезианские задачи. Д. Б. Эльконин пишет: «Л. С. Выготским была заявлена, а его последователями удержана та позиция, из которой осмыслялись, т. е. мысленно и экспериментально моделировались, события человеческой жизни. Эта позиция была задана как управление поведением. Управление выступило как придание поведению формы произвольности, каковая, в свою очередь, была представлена как форма действия » . Анализируя социально- культурный контекст возникновения такой позиции, Б. Д. Эльконин отмечает, что представление о действии как форме активности диктовала схема трудового акта, интрига которого мыслилась как рассогласованность средств и требований (задач). Интимно-субъективные компоненты поведения при этом оказывались вторичными и несущественными моментами порождения действия. «Похоже, однако, — пишет Б. Д. Эльконин, — что социокультурная (а может быть даже и антропологическая) ситуация изменилась. Симптомом и показателем этого изменения является настойчивое акцентирование идентичности и самоидентичности как ядерных характеристик человеческого существования. Согласования средств и целей здесь недостаточно. Другой, более глубокий разрыв задает интригу идентификации. Это разрыв между построением действия (вместе с его целями и результатами) и „присутствием“ этого действия в мире, трудность отражения человеку его действенного начала».

Пробно-поисково-ориентирующая «сторона» действия, по мнению Б. Д. Эльконина, должна быть связана не только с анализом его внешних усилий, но и с приведением органа и тела в состояние «живости», чувствительности…Представление о «самочувствовании» становится основанием психологии телесности. «Ощущать, чувствовать себя — это и значит быть» — утверждает Б. Д. Эльконин . Сравним с известным изречением: «Я мыслю — следовательно, я существую». Речь, безусловно, не идет о перемещении с одного полюса дуальной оппозиции на другой. Речь идет о «реабилитации» чувствования для осуществления возможности переосмысления в сфере между мыслью и чувством, преодоления дистанцирования от собственного тела, разрыва между «мной — мыслящим» и «моим телом». Образ тела, наполненный чувством (в отличие от схемы тела)позволяет выстраивать знание на основе внутреннего опыта. Самочувствование действующего, его интимно-субъективный слой, т.е. телесность приобретает особое значение в контексте становления самоидентичности.

Выводы

1. Для картезианского сознания современного человека характерны оппозиции душа — тело, ментальное — чувственное. Тело понимается как тело-машина, а разуму отводится роль властелина и контролера тела. Живое человеческое чувствующее тело «выбрасывается за борт рационалистической целесообразности». Тело рассматривается как механическая конструкция, отдельные части которой становятся объектом изучения различных наук.
2. Картезианское отношение к телу как к объекту пронизывает все стороны жизни общества и отдельного человека — медицину, межличностные и внутриличностные отношения, вызывает отчуждение людей как друг от друга, так и от себя самих. Между мной и моим телом оказывается мое знание схемы тела и знание телесной нормы. Избыточная опосредованность вытесняет внутренний опыт и делает человека зависимым и легко управляемым.
3. Развитие картезианской картины мира актуализировало антикартезианские тенденции. Живой целостный человек нуждается в отношении к себе как к живому. Задача заключается в том, чтобы «… научиться размышлять о собственном телесном опыте не с позиции нормативной установки, а с позиции нашей возможности быть в живом мире в качестве живого, обладающего телом и „духом“ существа» (В. А. Подорога). Возникают психотерапия и телесные практики, являющиеся альтернативой картезианскому подходу и привлекающие все большее количество людей. Смысл телесных практик заключается в «собирании» человеческой целостности, интегрировании души и тела, трансформации тела-объекта в живое тело. Они оживляют сферу «между» душой и телом, в которой становится возможным живое переосмысление человеком Себя в Мире, достижение самоидентичности.
4. Антикартезианские тенденции проявляются в изменении представлений о научном познании. Наука стремиться искать пути целостного познания, позволяющие включить живого человека в предметное поле своих исследований. Наука классического типа трансформируется в науку неклассического типа, а затем постнеклассического типа, для которой характерно включение в свою структуру рефлексии на «ценностно-целевые установки» познавательной деятельности. Идея классического отстраненного наблюдателя дополняется идей исследователя как соучастника, а исследуемый вместо объекта в третьем лице, занимает место «Ты». Такой подход делает возможным исследование человеческой телесности.
5. Возникает необходимость переосмысления центральных концептов культурно-исторической концепции и теории деятельности — опосредования и действия. В контексте становления самоидентичности особое значение приобретает самочувствование действующего, его интимно-субъективный слой, т.е. телесность.

Таким образом, возникновение предметного поля психологической науки «телесность» обусловлено логикой культурно-исторического процесса.

Литература

1. Ахиезер А. С. Проблема переходов в социокультурных процессах.//Мир психологии. 2000. №1.
2. Баскаков В. Ю. Терапия танатоса.// Психология телесности между душой и телом. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005, с.486–507
3. Бергсон А. Материя и память. — СПб., 1914.
4. Быховская И. М. Аксиология телесности и здоровье: сопряженность в культурологическом измерении.// Психология телесности между душой и телем. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005, с.53–67
5. Василюк Ф. Е. К проблеме единства общей психологии.// Труды Ярославского методологического семинара. Том 2. Предмет психологии. 2004. с.12–31
6. Декарт Р. Избранные произведения. — М.,1950
7. Зинченко В. П. Психология на качелях между душой и телом.// Психология телесности между душой и телом. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005, с.10–52
8. Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. М., 1997.
9. Зинченко В. П. Алексей Алексеевич Ухтомский и психология (К 125-летию со дня рождения) // Вопросы психологии. 2000. №4. С. 79–97.
10. Зинченко В. П.Психологические аспекты влияния искусства на человека (опыт понимания). //Культурно-историческая психология. 2006. №4.
11. Киященко Л. П., Тищенко П. Д.. Тело как сеть: транс-гуманистический вызов — транс-дисциплинарный ответ. // Междисциплинарные проблемы психологии телесности. Ред — сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви, М., 2004, с.67–79
12. Мэй Р. Любовь и воля. 1997
13. Подорога В. А. Феноменология тела. М.1995
14. Подорога В. А. Полное и рассеченное.//Психология телесности между душой и телом. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005, с.67–138
15. Психология телесности между душой и телом. // Психология телесности между душой и телом. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005
16. Тхостов А. Ш. Психология телесности. М. 2002
17. Хоружий С. С. О старом и новом. Санкт-Петербург, 2000. С. 372.
18. ЧуприковаН. И. Идеи общих законов развития в трудах русских мыслителей конца 19 - начала 20 вв.// Вопросы психологии, 2000, №1.
19. Эльконин Б. Д. Самоощущение. Опосредствование. Становление действия.//Психология телесности между душой и телом. Ред-сост. В. П. Зинченко, Т. С. Леви. М., 2005, с.471–485

Работа выполнена при поддержке Российского Фонда фундаментальных исследований. Проект № 07–06–000–76.

Дэвид Маиумото

Эмоции как важнейшая часть нашей жизни привлекали к себе внимание мно­жества кросс-культурных исследований в области психологии. Рассматривае­мые в данной главе доказательства универсальности мимического выражения эмоций, бесспорно, на сегодняшний день представляют собой одно из важней­ших открытий в истории кросс-культурной психологии. Эмоции дают нам ключ к пониманию познания, мотивации и человека в целом и в этом качестве представ­ляют собой богатую и разнообразную сферу кросс-культурных исследований.

В этой главе Мацумотодает общее представление о кросс-культурной ра­боте, которая ведется в данной сфере. Начиная с рассмотрения исследований эмоций и культуры в исторической перспективе, он обращает особое внима­ние на актуальность и значимость данного направления в современной психо­логии. Действительно, данное направление заслуживает внимания, поскольку почти все современные исследования эмоций в рамках традиционной психо­логии берут свое начало в кросс-культурных исследованиях, доказывающих универсальность проявления эмоций.

Далее-Мацумото дает краткий обзор кросс-культурных разработок различ­ных аспектов эмоций, в том числе способов их выражения, антецедентов, оцен­ки, субъективных переживаний, концепций эмоций и их физиологических кор­релятов. Данный обзор убедительно показывает, что все аспекты, связанные с эмоциями, достаточно глубоко исследовались в условиях разных культур на протяжении последних двадцати лет, в результате чего были собраны обшир­ные новые данные.

Основная часть обзора, представленного в этой главе, посвящена работам, связанным с распознаванием эмоций и суждениями о них в разных культурах, поскольку именно эти проблемы хорошо изучены. Мацумото подробно описы­вает сходства и различия эмоциональных проявлений в разных культурах, опи­санные в литературе по кросс-культурным исследованиям. Он, в частности, придает большое значение предпринятым в последних исследованиях попыт­кам не только подтвердить наличие культурных различий в оценке (интенсив­ности) эмоций, но и проверить различные гипотезы, касающиеся их причин; в связи с этим в данной статье приводится оценка параметров культурной из­менчивости. Данные методологические изменения соответствуют эволюции теории и методов в кросс-культурной психологии, о которых говорилось во вве­дении и в других главах. Указанная эволюция происходит по мере того, как ис­следования заменяют общую, абстрактную концепцию культуры четко опреде-

ленными, поддающимися оценке конструкциями, которые можно проверить с точки зрения их влияния на культурные различия.

Глава заканчивается подробным обсуждением четырех направлений буду­щих исследований в области культуры и эмоций. Важной составляющей дан­ного раздела является идея интеграции или необходимости включения вопро­сов, связанных с контекстом, в исследования и теоретические изыскания по проблеме «культура и эмоции», а также необходимости связать процесс оцен­ки эмоций с другими психологическими процессами. Как полагает Мацумото, многие области психологических исследований разобщены, вследствие этого мы обладаем сведениями, касающимися оценки эмоций в вакууме искусствен­но созданных лабораторных условий, но относительно немного знаем о том, как связаны эмоции с другими психологическими процессами реальной целостной личности. Хотя лабораторные эксперименты, без сомнения, важны, мы должны вновь собрать Шалтая-Болтая. Поскольку кросс-культурные исследования в данной области и в других областях непрерывно развиваются, включая все новые темы, методы и дисциплины, они должны сыграть главную роль в том, чтобы раздробленное академической наукой вновь обрело целостность.

Есть все основания считать эмоции одними из самых важных аспектов нашей жизни, и психологи, философы и специалисты по общественным наукам занима­ются ими долгие годы. Эмоции наполняют нашу жизнь смыслом, мотивируют наше поведение и накладывают отпечаток на наше мышление и процесс познания. Эмоции - настоящее психологическое горючее для роста, развития и деятельности.

В этой главе я рассматриваю некоторые из важнейших кросс-культурных ис­следований, связанных с эмоциями. Я начинаю с рассмотрения изучения эмоций в связи с культурой в исторической перспективе и анализа влияния данных иссле­дований на современную психологию. Затем я даю очень краткий обзор широкого круга кросс-культурных исследований эмоций, включая выражение эмоций, их восприятие, их переживание, то, что предшествует эмоциям (антецеденты), оцен­ку эмоций, их физиологию, а также концепции эмоций и их дефиниции. Затем я подробно рассматриваю одно из направлений исследований - кросс-культурны с исследования суждений об эмоциях, освещая то, что известно на сегодняшний день. Отталкиваясь от изложенного в этой связи, прежде чем завершить главу, я вношу четыре предложения, которые касаются будущих исследований в данной области. Моя цель - не только дать читателю возможность познакомиться с под­робным обзором данного направления психологии, но и побудить ученых к более широкому видению проблем в размышлениях об этой и прочих научных сферах.

Когда вы окружены англоговорящим миром, к которому не принадлежите, вам следует быть осторожным в процессе речи; несет ли в себе это выражение какое-либо специфическое значение или оно просто хорошо звучит? Это не просто пение, когда вы открываете рот без обдумывания того, что из него выйдет, особенно в процессе выражения своих эмоций.

Интерес к изучению эмоций стремительно растет в различных сферах науки. Давайте совершим короткое путешествие вокруг проблемы эмоций от психологии к лингвистике через литературу.

Философский подход - эмоция как способ отражения мира - был самым первым из известных подходов (Платон, Аристотель, Декарт, Спиноза, Кант). Другие подходы к изучению эмоций - психологический, этический, эстетический, социологический, физиологический и лингвистический (самый молодой). XX в. - психологический и физиологический (быстро бьющееся сердце - показатель эмоций) интерес к эмоциям. Социальный подход: эмоции как тип поведения - эмоциональное поведение. Антропологический подход: эмоции - это сфера культурных различий. Вычислительный подход (как добавить эмоции в синтезированную речь): модули, которые предлагают информацию об эмоциональном состоянии говорящего. Пример: ужас - повышенный тон голоса; злость - паузы.

Одна из главных функций литературы - определить, пометить и зафиксировать в художественных текстах эмоции человека как коммуникативную разновидность. Литература - это депозитарий (очаг) и хранилище для обозначения, выражения, описания, имитации, симуляции, эвокации эмоций (Д. Лоуренс ощущал потребность учить нас в своих любовных художественных произведениях чувствовать нежность).

Эмоции в произведениях литературы (вербальные/невербальные) выражаются не прямо, а через эмотивные знаки, которые уже наблюдаются напрямую. Психические (мыслительные) стили - когнитивные и эмоциональные отношения / состояния.

Все может быть выражено в любом языке независимо от количества слов в нем. Так, например, словарный состав английского языка составляет 50000 слов, а современный русский соответственно - 170000 слов. Словарный запас Шекспира составляет 20000 слов, Чосера - 8000 слов, Гомера - 9000 слов, а ирландских крестьян - 2500-3000 слов. Тем не менее свои эмоциональные состояния каждый из вышеназванных людей может выразить вполне адекватно.

Мы не можем сказать больше с помощью более расширенного словарного запаса, но мы можем выразить себя более точным образом благодаря большему количеству слов. Мы приобретаем степень точности (аккуратности) с помощью того или иного количества слов. (Так, например, с помощью около 120 эмоционально-оценочных суффиксов русского языка мы можем выразить более тонкие оттенки своих эмоциональных состояний по сравнению с английскими 13 и немецкими двумя соответству­ющими суффиксами.)

Называя свои эмоции, мы помогаем и другим людям их определить. Но не всегда нам это удается сделать в данный момент и тем более в прошлом. Не каждая эмоция лексикализуется и концептуализируется. Многие оттенки эмоций не могут быть названы/не имеют названия (улыбка Моны Лизы Леонардо да Винчи).

Язык тела более прямолинеен и точен, чем вербальный язык эмоций. Эмоции в процессе человеческого общения постоянно меняются благодаря изменениям в мыслях и идеях.

В разном возрасте мы испытываем различные эмоции: в 5 месяцев - удивление, сожаление, волнение, страх, расслабление; в 4 года - вина, конфуз; в 5-6 - превосходство, лицемерие, независимость, уверенность; в 15-16 - депрессия, беспомощность.

Наша аффективная жизнь связана с национальными (этническими) идеями, и поэтому эмоции могут быть ограничены географической местностью, историческим периодом (сентиментальность была популярна в XVIII в.) или этнической культурой.

Фундаментальные эмоции: интерес, радость, замешательство, удивление, горе, злость, отвращение, презрение, страх, конфуз, вина. Универсальные эмоции: любовь, ненависть, злость, страх.

Во многих культурах отрицательные эмоции доминируют (преобладают), т. к. люди стремятся омрачить восприятие мира, у них имеется сильная тенденция частично покрывать и усиливать друг друга.

Пример: если кто-то - кошка, то это точно не собака, а любовь и ненависть идут только рука об руку, но могут быть друг в друге (Hassliebe в Германии).

Но как можно объяснить контраст между амбивалентными эмоциями по отношению к негативности в эмоциональном лексиконе и амбивалентными эмоциями по отношению к позитивности в текстовом / коммуникативном использовании? С того времени, как мы чаще обращаемся к негативным эмоциям, но обладаем меньшим запасом слов для выражения положительных чувств, вывод таков, что лингвистическое выражение эмоцио­нальной негативности должно быть более дифференцированным, чем выражение позитивности.

Введение

ГЛАВА 1. Эмоции и подходы к их изучению 10

1.1. Культурная обусловленность эмоций. . 10

1.1.1. Язык и культура 10

1.1.2. Образ мира, картина мира, языковая картина мира 16

1.1.3. Эмоции в межкультурном общении 19

1.2. Общие вопросы психологической теории эмоций 24

1.2.1. Классификации эмоций 31

1.3. Исследования эмоций в лингвистике 34

1.3.1. Лингвистические теории эмоций 34

1.3.2. Исследования отечественных ученых 38

1.3.3. Отношения языка и эмоций в зарубежных исследованиях 45

1.3.4. Зарубежные экспериментальные исследования 52

1.3.5. Концептуальная метафора в исследовании эмоций 56

Выводы по первой главе...... 67

ГЛАВА 2. Счастье, грусть, гнев, страх в образах мира русских и англичан 70

2.1. Метод исследования, планирование и проведение эксперимента 70

2.1.1. Экспериментальное задание и выбор стимулов 75

2.1.2. Методика проведения эксперимента и обработки данных 77

2.2. Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента. ... 84

23. Ядро эмотивной лексики русских и английских респондентов 98

2.4. Исследование эмоций методом семантического гештальта. 101

2.4.1. Принципы определения зон гештальта 105

2.4.2. Распределение реакций по зонам гештальта 109

2.4.3. Сопоставление русских и английских гештальтов 117

2.5. Исследование семантических гештальтов эмоций 128

2.5.1. Гештальт «счастье» 129

2.5.2. Гештальт «happiness» 131

2.5.3. Гештальт «грусть» 133

2.5.4. Гештальт «sadness» 135

2.5.5. Гештальт «гнев» 138

2.5.6. Гештальт «anger» 141

2.5.7. Гештальт «страх» 143

2.5.8. Гештальт «fear» 145

2.6. Эмоции в наивном сознании русских и англичан 149

2.6.1. Счастье - happiness 149

2.6.2. Грусть - sadness 157

2.6.3. Гнев - anger 164

2.6.4. Страх - fear 172

2.7. Эмоции в системе ментальности русских и англичан 182

Заключение..198

Список литературы 203

Приложение 1. Русский частотный словарь реакций 219

Приложение 2. Английский частотный словарь реакций 243

Введение к работе

Диссертационное исследование посвящено экспериментальному изучению вербализованных представлений об эмоциях человека как носителя определенной культуры в рамках антропоцентрической парадигмы гуманитарной науки.

Предмет исследования находится на пересечении психологии, психофизиологии и важнейших дисциплинарных областей современной лингвистики: психолингвистики, эмотиологии, лингвокультурологии, и этнопсихолингвистики.

В условиях прогрессирующего межкультурного диалога актуальность данного исследования объясняется повышенным интересом к углубленному изучению способов отражения эмоций в языке как элементе целостного этнического самосознания говорящего коллектива (Красавский, 2001; Шаховский, 1994, 1996а, 2002б,с, 2003а,б; Маркина, 2003; Багдасарова, 2004; Романов, 2004; Фесенко, 2004 и др.), что способствует оптимизации и преодолению лакунарности в межкультурном общении.

Лингвокультурология сформировала понимание структуры и содержания коммуникативной компетенции и признала, что ее неотъемлемой частью является владение культурно - языковым кодом, знание которого включает в себя эмоциональную компетенцию говорящего. Многие исследователи (А. Вежбицкая, Л.Н. Иорданская, В.И. Шаховский, Т.В. Ларина, М.Д. Городникова, Н.В. Дорофеева, М.В. Маркина, и др.) убедительно показали несовпадение сценариев эмоций в разных культурах, а, следовательно, эмоциональное межкультурное общение неизбежно лакунарно (Е.Ф. Тарасов, С.Г. Тер-Минасова). На вербализацию эмоций и эмоциогенных событий влияет множество факторов. Среди них можно отметить правила проявления и выражения эмоций, существующие в том или ином национально-культурном сообществе и являющиеся одной из составляющих этического кодекса социального поведения. Представления об эмоциях и способы их выражения являются частью национального менталитета, они транслируются от поколения к поколению и в процессе трансляции могут подвергаться внутрикультурной девиации. Эмоциональная компетенция распространяется только на воспитанников данной культуры, за пределами которой, этим знаниям языковую личность надо научать как внешним.

Объектом данного исследования являются базовые эмоции и их проявление в языковом сознании носителей русской и английской культуры.

Предмет исследования составляют способы и средства вербализации эмоций счастья, грусти, гнева и страха представителями изучаемых культур.

Целью работы является изучение общих и национально-культурных черт обыденных представлений об эмоциях и способов их вербального овнешнения в русской и английской культуре на примере представлений о счастье, грусти, гневе и страхе.

Задачами исследования в соответствии с поставленной целью являются:

разработка методики и проведение направленного цепного ассоциативного эксперимента с носителями русской и английской культур;

создание словаря эмотивной лексики на двух языках;

комплексный анализ полученного экспериментального материала с целью выявления общего и культурно-специфического в представлениях об изучаемых эмоциях и способах их вербального овнешнения представителями двух культур.

Методы исследования определялись целями и задачами работы. Нами использовались: метод психолингвистического ассоциативного эксперимента, статистический метод, метод гештальт-анализа по Ю.Н. Караулову, семантический анализ реакций, сопоставительный метод. В качестве инструмента анализа результатов использовались стандартный пакет программы MATLAB и стандартные функции языка ACCESS.

Материалом исследования являются результаты направленного цепного ассоциативного эксперимента, который базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. В качестве стимулов выступают эмономы, обозначающие базовые эмоции: счастье, грусть, гнев и страх.

В русской части эксперимента приняли участие 200 студентов и аспирантов различных московских вузов, в частности: Института Военных Переводчиков, МГИМО, МГЛУ. Возрастные рамки испытуемых - от 18 до 25 лет. Анализу подверглись 74 мужские анкеты и 87 - женских, всего 161 анкета.

К участию в английской части эксперимента были привлечены английские студенты, проходящие стажировку в различных московских вузах: МГИМО, МГЛУ, МГУ, а так же студенты, работающие в качестве преподавателей языка в международном языковом центре Language Link. Объем английской выборки составил 62 анкеты, из них 32 - мужские и 30 -женских.

Всего в русской части эксперимента на стимулы были получены 2961 реакция, в английской-1327.

Эксперимент проводился в 2001 - 2002 годах в г. Москве.

В качестве методологической основы исследования приняты базовые положения лингвистики эмоций (В.И. Шаховский, Е.Ю. Мягкова), концепция «языковой картины мира» (В.Н. Телия, В.И. Постовалова), концепция «языкового сознания», разработанная в рамках теории деятельности А.Н. Леонтьева (Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева), дифференциальная теория эмоций К. Изарда, теории эмоций отечественных психологов Е.П. Ильина, П.К. Анохина, П.В. Симонова, В.К. Вилюнаса, Б.И. Додонова, теория поля и семантического гештальта Ю.Н. Караулова, теория ассоциативного эксперимента как способа доступа к сознанию (Е.И. Горошко).

Научная новизна работы:

1. впервые введен в научный оборот ассоциативный словарь лексических средств вербализации эмоций в русском и английском языках на материале обыденной разговорной речи, создана база данных;

2. впервые метод семантического гештальта адаптирован к изучению эмотивной лексики применительно к исследованию наивных представлений эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур;

3. впервые выявлены общие и отличительные черты русской и английской эмоциональности и эмотивности на примере представлений носителей русской и английской культур о четырех базовых эмоциях. Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в определении национально - культурных особенностей эмоциональности русских и англичан, выявлении общего и специфического в обыденном сознании и вербальном овнешнении эмоций представителями исследуемых культур.

Практическая ценность данной работы заключается в возможности применения собранного материала и полученных выводов в дальнейших кросс и монокультурных исследованиях эмоций, в том числе и в тендерном аспекте;

при подготовке лекционных и практических занятий по межкультурной коммуникации и лингвострановедению;

в практике преподавания английского языка и русского языка как иностранного;

в организации тренингов по межкультурной коммуникации.

На защиту выносятся следующие положения: 1. Вербальные способы выражения эмоций так же культурно специфичны, как и все другие представления о мире, поскольку содержание сознания носителей разных культур специфично и национальные образы сознания не отображают идентично эквивалентные культурные предметы.

2. Вербальная репрезентация эмоций в обыденном сознании дает ключ к образам эмоций, свойственным той или иной культурной общности.

3. Счастье, грусть, гнев и страх представляют собой образы сознания, которые отражают опыт интроспекции языкового коллектива в виде общих и культурно-специфических представлений о данной эмоции.

4. Различия в представлениях об эмоциях, их содержании и способах выражения можно объяснить культурными стереотипами, особенностями менталитета и коммуникативными правилами данного этноса.

Апробация работы: результаты исследования обсуждались: 1)на XIV Международном Симпозиуме по Психолингвистике и Теории Коммуникации "Языковое сознание: устоявшееся и спорное", Москва, 29-30 мая 2003г.;

2) на III Международной Конференции Тендер: язык, культура, коммуникация", г. Москва, МГЛУ, 27-28 ноября 2003г.;

4) на заседаниях кафедры английского языка № 4 МГИМО (У) МИД РФ (2003-2004 г.);

5) на заседаниях сектора психолингвистики Института Языкознания РАН (2003-2004 г.).

Структура работы: диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения, списка использованной литературы и двух приложений.

Во Введении обосновывается актуальность темы, определяется цель и задачи исследования, аргументируется новизна работы, теоретическая и практическая значимость, описывается материал и метод исследования.

Первая глава содержит теоретические и методологические предпосылки изучения эмоций. В главе рассматривается взаимосвязь языка, культуры и эмоций, роль эмоций в межкультурном общении, теория и практика исследования эмоций в отечественной и зарубежной науке.

Во второй главе описывается ход создания, проведение и основные характеристики эксперимента, методы обработки полученных данных, в том числе по системе семантического гештальта, предложенной Ю.Н. Карауловым. В главе приводятся и обсуждаются результаты обработки материала; делается сравнительное описание образов изучаемых эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур; даются культурологические комментарии.

В Заключении подводятся общие итоги работы и формулируются основные выводы.

Культурная обусловленность эмоций

В. Фон Гумбольдта по праву признают первым языковедом, кому открылось, что язык, как ничто иное, способен приблизить к разгадке тайны человека и характера народов. Размышлениям над этой проблемой посвящены многие труды ученого. В частности в своей монографии о басках в 1801 году В. Фон Гумбольдт пишет: «Разные языки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения (Ansichten) его. Путем многообразия языков непосредственно обогащается наше знание о мире и то, что нами познается в этом мире; одновременно расширяется для нас и диапазон человеческого существования» [Гумбольдт В., 1984, с. 9].

Именно В. Фон Гумбольдт ввел понятие «дух народа» в сравнительное языкознание как понятие необходимое, но трудно постижимое в чистом виде: без языкового выражения «дух народа» - неясная величина, знание о которой следует извлечь опять-таки из самого языка, язык же толкуется не только как средство постижения «духа народа», но и как фактор его созидания. В связи с размышлениями о связи языка и культуры народа- носителя В. Фон Гумбольдт поднимает вопрос о взаимодействии языка и мышления, пытаясь выяснить характер их взаимоотношений. «Мышление не просто зависит от языка вообще, а до известной степени оно также обусловлено каждым конкретным языком» [Там же, с. 10]. Конечной целью своего исследования В. Фон Гумбольдт считал выяснение «отношения» языков к «миру представлений» как к «общему содержанию языков».

Так называемые неогумбольдтианцы - Вальтер Порциг, Йост Трир и Лео Вайсгербер попытались претворить в жизнь глубоко интуитивное и стимулирующее наблюдение В. Фон Гумбольдта о том, что для человека мир, в котором он живет, таков, каким это мир рисует ему его язык.

Естественно, встает вопрос: независимо ли это общее содержание от конкретного языка или оно небезразлично к языковому выражению? К глубокой работе над этим вопросом, заданным еще в начале 19 века, и поиском ответа на него лингвистика и психолингвистика преступили лишь во второй половине 20 века.

Многие годы западные этнолингвистические исследования были сосредоточены вокруг гипотезы, выдвинутой Бенджамином Ли Уорфом в ряде статей в 1940-1941 гг. Уорф, вдохновленный трудами Сепира, утверждал, что каждый язык не только по-своему неповторимым образом воссоздает природу и социальную действительность, но в силу этого воплощает и закрепляет некое неповторимое мировоззрение . Говоря словами Сепира, «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основе языковых навыков той или иной группы. Никакие два языка не бывают настолько сходными, чтобы можно было считать, что они отражают одну и ту же социальную действительность. Миры, в которых живут различные народы, -это разные миры, а не один и тот же мир, к которому лишь прикреплены различные этикетки» .

Э. Сепир отмечал, что «Языки очень неоднородны по характеру своей лексики. Различия, которые кажутся нам неизбежными, могут полностью игнорироваться языками, отражающими совершенно иной тип культуры, а эти последние, в свою очередь, могут проводить различия, непонятные для нас. Подобные лексические различия выходят далеко за пределы имен культурных объектов, таких как наконечник стрелы, кольчуга... Они в такой же степени характерны и для ментальной области» .

Э. Сепир в своих трудах постоянно подчеркивал необходимость анализа явлений языка в связи с явлениями культуры, необходимость изучения речи в ее социальном окружении, указывал на влияние, которое языки оказывают на поведение и мышление тех, кто на них говорит.

Гипотеза Сэпира - Уорфа (теория лингвистической относительности) заключается в том, что лексика отдельного языка структурирует и в то же время ограничивает когнитивные и экспрессивные возможности говорящего на данном языке общества. Влияние, которое слова оказывают на общество, отделяет и отличает его от любого другого общества или языковой группы . Следуя данной точке зрения, носитель языка до определенной степени связан лексикой данного языка в том, какие смыслы и как он может выразить. Язык творит картину мира, а мышление и мировоззрение носителей языка - в плену у этой картины мира. «...Мы рассматриваем культуру и язык как некое единство, которое, как можно предполагать, объединено взаимными связями, пересекающими границы между ними, и если эти связи действительно существуют, их можно, в конечном счете, обнаружить путем исследования» .

Попытками найти и объяснить эти связи можно назвать работы Р. Арре (Rom Harre), А. Вежбицкой и многих других лингвистов и психолингвистов. Они разделяют убеждение, что словарь отражает и передает образ жизни и образ мышления, характерный для некоторого данного общества, дает своего рода индекс содержания культуры и часто указывает на относительную важность различных аспектов культуры [Вежбицкая, 20016, с. 18; Хойер, 1999, с.44-67].

Для многих западных ученых, работающих над проблемами структурной семантики характерно мнение о том, что ядро языка «core vocabulary» не несет в себе культурных отличий. «...Лексическое ядро не несет в себе никаких культурных признаков...оно свободно от культуры, лишено культуры, не несет в себе литературных, эстетических и эмоциональных пристрастий» . Но культурная «нейтральность» лексического ядра в лучшем случае относительна.

Общие вопросы психологической теории эмоций

Обращаясь к исследованию эмоций в языке, невозможно не учесть мнение психологов об этом феномене. Психология эмоций не располагает единой теорией эмоциональных явлений и изобилует различными подходами к данной проблеме.

Об эмоциях пишут очень много как в художественной, так и в научной литературе, они вызывают интерес у философов, физиологов, психологов, лингвистов, клиницистов. Достаточно сослаться на систематические обзоры экспериментального изучения эмоций в работах Р. Вудвортса (1950), Д. Линдслея (1960), П. Фресса (1975), Я. Рейковского (1979), К. Изарда (2003), переведенных на русский язык, а так же работы отечественных авторов: П.М. Якобсона (1958), П.К. Анохина (1964, 1976), В.К. Вилюнаса (1973,1984, 1989, 1990), Б.И. Додонова (1978, 1987), П.В. Симонова (1962, 1975, 1981, 1987), Е.П. Ильина (2002). Роль эмоций в управлении поведением человека велика, и не случайно практически все авторы, пишущие об эмоциях, отмечают их мотивирующую роль, связывают эмоции с потребностями и их удовлетворением [Вилюнас, 1990; Додонов, 1987; Изард, 2003; Леонтьев А.Н., 2002; Фресс, 1975; Рейковский, 1979; Симонов и др.]. Более того, некоторые авторы считают, что эмоции играют первостепенную роль в обыденной жизни человека. «Эмоции и чувства, выполняя различные функции, участвуют в управлении поведением человека в качестве непроизвольного компонента, вмешиваясь в него как на стадии осознания потребности и оценки ситуации, так и на стадии принятия решения и оценки достигнутого результата» [Ильин, 2002, с. 10].

Единого определения эмоции не существует ни у психологов, ни у физиологов. Многие ученые согласны, что современное состояние изучения эмоций представляет разрозненные знания, непригодные для решения конкретных проблем. Существующие определения эмоций и теории эмоций в основном касаются лишь частных аспектов проблемы.

Психологи связывают эмоции с категорией потребности: «Эмоции -особый класс психических процессов и состояний, связанных с инстинктами, потребностями и мотивами. Эмоции выполняют функцию регулирования активности субъекта путем отражения значимости внешних и внутренних ситуаций для осуществления его жизнедеятельности» [Леонтьев А.Н., 1981, с. 553]. В.П. Симонов так же связывает эмоции с потребностями: «Эмоция есть отражение мозгом человека и животных какой-либо актуальной потребности (ее качества и величины) и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую мозг оценивает на основе генетического и ранее приобретенного индивидуального опыта» [Симонов 1981, с. 20].

Физиологи, указывают на тесную связь эмоций с состоянием организма, но при этом не объясняются различия между собственно эмоциями и чувствами. Например, П.К. Анохин, определяя эмоцию, пишет: «Эмоции -физиологические состояния организма, имеющие ярко выраженную субъективную окраску и охватывающие все виды чувствований и переживаний человека - от глубоко травмирующих страданий до высоких форм радости и социального жизнеощущения» [Анохин, 1964, с.339].

Во многих определениях прослеживается связь эмоции с механизмом оценки: «... эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме субъективных образов» [Додонов, 1978, с. 29].

П. А. Рудик (1976), давая определение эмоциям, отождествляет переживание и отношение: «Эмоциями называются психические процессы, содержанием которых является переживание, отношение человека к тем или иным явлениям окружающей действительности...» [Рудик, 1976, с.75]. По Р.С. Немову, эмоции - это «элементарные переживания, возникающие у человека под влиянием общего состояния организма и хода процесса удовлетворения актуальных потребностей» [Немов, 2000, с.573].

Я. Рейковский (1979) определяет эмоцию как акт регуляции и отмежевывается от понимания ее как субъективного психического явления. А.Н. Леонтьев (2002) также отмечает регулирующий характер эмоций, когда пишет, что к эмоциональным процессам относится широкий класс процессов внутренней регуляции деятельности и что они способны регулировать деятельность в соответствии с предвосхищаемыми обстоятельствами.

В определении К. Изарда отмечена и чувственная и функциональная сторона эмоций: «Эмоция - это нечто, что переживается как чувство (feeling), которое мотивирует, организует и направляет восприятие, мышление и действия» [Изард, 2003, с.27].

Суммируя существующие определения, Е.П. Ильин предлагает рассматривать эмоцию «как рефлекторную психо-вегетативную реакцию, связанную с проявлением субъективного пристрастного отношения (в виде переживания) к ситуации, ее исходу (событию) и способствующую организации целесообразного поведения в этой ситуации» [Ильин, 2002, с.50].

Помимо сложности исчерпывающего определения эмоций в психологии также существует путаница со смежными понятиями: настроение, эмоциональный тон, аффект, чувство. Как указывает В.К. Вилюнас, «парадоксально, но в современной психологии эмоций не разработан даже вопрос о ее объекте. В эмоциональной сфере отражения можно обозначить своего рода ядро, состоящее из «очевидных» эмоциональных состояний, таких, как страх, гнев, радость, которые обычно и служат предметом проводимых исследований. За пределами этого ядра, границы круга явлений эмоциональной природы остаются крайне размытыми»

Метод исследования, планирование и проведение эксперимента

Эксперимент базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии, и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. Нами были приняты к сведению следующие психологические методики изучения эмоциональной сферы личности:

1. Методика «Эмпирический анализ категоризации эмоций» разработанная Д.В. Люсиным (1999) для изучения того, как категория «эмоция» используется определенной группой людей в естественном (обыденном) языке, исходя из знаний об эмоциях. Она включает определение в самостоятельных сериях следующих показателей: продуктивной частотности, прототипичности и некатегориальности, категориальной доминантности [Ильин, 2002, с. 634].

2. Методика «Ассоциативный словарь эмоций», разработанная А.Г. Закаблуком, используется с целью определить, знают ли испытуемые признаки основных видов эмоций, выраженных через слово. Чем больше испытуемый дает синонимов на каждый стимул, тем в большей степени у него сформировано представление о смысле того или иного эмоционального понятия [Там же, с. 637].

3. Методика «Эмотивные ассоциации», предложенная Л.Н. Рожиной (1999) позволяет выявить семантическое богатство - бедность при описании испытуемыми эмоциональных состояний, степени адекватности использования тех или иных слов, удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций, соотношение в этом опыте эмоций разного знака. Данная методика применяется в нескольких вариантах. В варианте «Вербально - эмотивные ассоциации» респонденту предлагается либо самостоятельно описать те эмотивные ассоциации, которые возникают в ответ на названное экспериментатором слово-стимул, либо используются некоторые списки определений, что позволяет перевести индивидуальное описание переживания в некоторые общие структуры. В варианте «Синонимические ряды» испытуемым предлагается самостоятельно назвать известные им слова-синонимы, обозначающие одно и то же эмоциональное состояние, или составить цепочку эпитетов, раскрывающих эмоциональный смысл одних и тех же явлений, объектов предметов [Там же, с. 639].

4. «Методика оценки Эмоциональной устойчивости по характеристикам речи» Э.Л. Носенко основана на том, что выраженное эмоциональное напряжение находит отражение в ряде характеристик речи: структуре фраз, выборе лексики, наличии или отсутствии переформулировок и т.д. [Там же, с.543].

5. Метод проективных ситуаций, часто используемый и в психологии и в социологии, когда испытуемым предлагается представить себя в той или иной заданной ситуации и описать свои действия, мысли, реакцию и т.д.

Изучение перечисленных методик и методов позволило нам предположить, что

вербальное овнешнение эмоционального состояния может служить ключом к изучению эмоциональной сферы человека;

лексическая продуктивность при описании эмоционального состояния может свидетельствовать о сформированности представления о смысле того или иного эмоционального понятия;

лексическое богатство или бедность, адекватность использования слов сигнализирует об удельном весе тех или иных эмоций в субъективном опыте индивида и позволяет судить о соотношении в этом опыте эмоций разного знака;

продуктивная частотность (в каком проценте случаев от возможных 100%, соответствующих числу людей в группе, использовалось конкретное слово), и выявление наиболее типичных ответов дает представление о том, какие вербальные средства наилучшим образом отражают то или иное эмоциональное состояние.

Эти выводы послужили нам ключом при моделировании эксперимента данного исследования и подтверждением того, что выбранный метод адекватен задачам исследования.

Второй частью теоретической базы при подготовке эксперимента стала теория и опыт применения ассоциативного эксперимента для психолингвистических исследований.

Под ассоциацией в современной гуманитарной парадигме понимается «связь, образующаяся при определенных условиях между двумя и более психическими образованиями (ощущениями, двигательными актами, восприятиями, идеями и т.п.); действие этой связи - актуализация ассоциации состоит в том, что появление одного члена ассоциации регулярно приводит к появлению другого (других)». Психологической основой ассоциации считается «условный рефлекс» [БСЭ, с.331].

Человеческие ассоциации глубоко индивидуальны, субъективны, специфичны, они представляют собой достояние носителя языка. «Воспринимаемое слово (стимул, раздражитель) порождает в нашем сознании поистине безграничную систему связей и отношений, отражающих образы предметов, явлений, понятий, действий и слов, наше эмоциональное состояние в данный момент, а так же все то, что отложилось в житейском опыте индивида...» [Ульянов 1988, с. 12]. «Метафорически говоря, ассоциация- стык нашего сознательного с нашим бессознательным, своеобразная зона «перехода» от одного процесса к другому» [Горошко 2001, с. 16].

Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента

В этом разделе приводится распределение реакций русских и английских респондентов с учетом стимула и пола, а так же вычисляются и сравниваются такие показатели лексического поля как средневзвешенное количество реакций на стимул, уровень стереотипности и лексического богатства реакций. По результатам сравнения делаются выводы об особенностях русского и английского ассоциативных полей некоторые предварительные заключения о свойствах эмоциональности русских и английских респондентов.

Характер распределения реакций и основные характеристики ассоциативного поля эмоций русских респондентов. В результате русской части эксперимента нами собрана 2961 реакция, в том числе одинаковые или близкие по смыслу. Объем словаря-классификатора составил 1.208 разных реакций. С учетом стимула и пола респондентов реакции распределились следующим образом (см. табл.2).

Анализ средневзвешенного количества реакций, полученных на четыре предложенных стимула, позволяет сделать вывод о сформированности представления о смысле изучаемых эмоциональных переживаний в опыте носителей русского языка и свидетельствует, что наиболее сформированным и репрезентированным в индивидуальном опыте русских респондентов является представление о счастье, за ним следуют грусть, гнев и страх (см. табл.3).

Анализ средневзвешенного количества реакций с учетом пола респондентов обнаруживает, что женщин отличает большая лексическая продуктивность по всем четырем стимулам. По свидетельству психологов это указывает на больший удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций. То есть мы можем сказать, что в среднем русским женщинам свойственно более глубокое осмысление и более экстенсивное вербальное овнешнение своего эмоционального опыта, чем мужчинам, что согласуется с экспериментальными данными и психологов и психолингвистов [см. Суханова 2001, Пинигин 2002, Горошко 2003, Ильина 2003, Ощепкова 2002].

Определение уровня стереотипности реакций по методу А. А. Залевской [Горошко 2001, с. 264], путем вычисления среднего количества разных реакций на предъявленный стимул без учета пола респондентов показало, что наибольшей стереотипностью отличаются реакции на стимул «гнев». Далее следуют «страх», «грусть» и «счастье», в порядке убывания стереотипности. Те же вычисления с учетом пола респондентов показывают, что у женщин уровень стереотипности реакций ниже, чем у мужчин (табл. 4).

Ю.Н. Караулов вместо термина «стереотипность» использует термин «лексическое разнообразие», но вычисления делаются аналогичным образом и отражают те же свойства ассоциативного поля. Бще одной характеристикой поля, по мнению Ю.Н. Караулова [Горошко 2001, с. 276], является показатель его «лексического богатства» (отношение единичных ответов к разным). Вычисление этого показателя дало следующие результаты: наибольшим лексическим богатством характеризуются реакции на стимул «гнев», далее следуют «страх», «грусть» (практически на одном уровне) и «счастье». Реакции женщин характеризуются меньшим лексическим богатством по трем стимулам, за исключением стимула «страх» (табл. 5)

Исходя из полученных показателей, мы можем сделать вывод, что для русских характерен психотип, при котором счастье и грусть доминируют над гневом и страхом. Наибольшей стереотипностью характеризуется вербальное поведение русских при демонстрации эмоций гнева и страха, и наименьшей стереотипностью, то есть большей самобытностью, оригинальностью при описании эмоции счастья. Русские женщины более многословны в своих переживаниях, а мужчины более лаконичны, но в то же время и более оригинальны или индивидуальны в вербализации своих эмоций счастья, грусти и гнева. И только женские реакции на стимул «страх» характеризуются большим лексическим богатством, чем мужские. Мужские реакции отличаются с одной стороны большей стереотипностью, а с другой большим лексическим богатством. Этот вывод совпадает с выводами Е.И. Горошко о большей стереотипности структуры мужского ассоциативного поля [Горошко 2003, с.238-239], и согласуется с данными, полученными Е.С. Ощепковой, о том, что мужчины при выполнении экспериментального задания демонстрируют большее разнообразие словаря, а женщины более продуктивны, то есть, многословны [Ощепкова 2002, с.250].

Катермина, Вероника Викторовна

Вопрос о сущности эмоций относится к числу тех вопросов, в которых право на истину бесконечно оспаривают друг у друга исследователи природы и исследователи культуры. Наряду с телом чувства постоянно напоминают человеку о его природном, плохо контролируемом культурой начале. Но, парадоксальным образом, это самая частная и сокровенная часть человеческой личности подвергается значительному воздействию со стороны общества. Мы постоянно сверяемся с социальными представлениями об уместности тех или иных эмоций в определенной ситуации, о приличных и неприличных формах их проявления. Причем эти представления варьируют в разных культурах, что ставит под вопрос универсальность и исключительную биологичность эмоциональных переживаний.

История изучения эмоций

Впервые вопрос о культурной обусловленности эмоций поставил один из основоположников исторической Школы «Анналов» Люсьен Февр. Поводом для размышлений стало зафиксированное им явление «психологического анахронизма». Суть этого недостатка исторических исследований заключалась, по мысли Февра, в приписывании людям других эпох чувств, переживаний и мотивов, свойственных современникам историка: «Когда в своих статьях и тракгатах психологи говорят нам об эмоциях, чувствах, рассуждениях «человека» вообще, они на самом деле имеют в виду наши эмоции, наши чувства, наши рассуждения - словом, нашу психическую жизнь, жизнь белокожих обитателей Западной Европы, представителей различных групп весьма древней культуры» . В действительности же даже одинаковые наименования эмоций отнюдь не подразумевают тождественного опыта переживаний. В методологическом плане это означает, что описание эпохи с неизбежностью предполагает не выявление соответствий между разными историческими формами чувствования, а воссоздание собственного эмоционального репертуара каждого исторического периода.

Л. Февру принадлежит и тезис о социальной обусловленности эмоций, который впоследствии станет основополагающим для гуманитарных исследований сферы чувств. Эмоции, по его мнению, «зарождаются... в сокровенных органических недрах данной личности, нередко под влиянием события, которое только ее и касается, или по меньшей мере касается особенно ощутимо, особенно остро. Но выражение их есть результат целого ряда опытов совместного существования, результат схожих и одновременных реакций на гюгрясения, вызванные схожими ситуациями и контактами» .

Практически в то же время независимо от Л. Февра немецкий социолог Норберг Элиас также отвел эмоциям одно из главных мест в исторической науке, представив историю цивилизации как целенаправленный процесс обуздания и воспитания эмоций . Развивая мысль о социальном происхождении эмоций, Н. Элиас обратил особое внимание на то, что им свойственна интерсубъективность. Эмоция формируется в межличностном взаимодействии в результате влияния членов коллектива друг на друга, а потому сочетает в себе и индивидуальное, и социальное начало.

Однако идеи Л. Февра и Н. Элиаса, высказанные в 30-е гг. XX в., были единичными попытками наметить культурно-историческую динамику эмоциональной сферы и не получили немедленного отклика в научной среде. До 1980-х гг. историки, изучавшие эмоции, считали чувства постоянной величиной и придерживались представления об их универсальности. Считалось, что эмоции не зависят от культуры, общества, исторического периода и других внепри- родных переменных, а потому сфера чувств оставалась предметом интереса преимущественно представителей естественных наук, лишь изредка попадая в поле внимания гуманитарных исследований.

Ситуация меняется в 1980-е гг., когда складывается конструктивистский подход к изучению эмоций. Фактически это время реализации идей Февра. Эмоции начинают рассматриваться как культурно и исторически обусловленные феномены. Получает распространение идея К. Гирца о том, что «культурными артефактами в человеке являются не только идеи, но и эмоции» . Наиболее радикальные теории этого периода отрицают физиологическую составляющую эмоций, настаивая на их сугубо культурном происхождении. В это же время происходит формирование исследовательского поля истории эмоций и складывается терминологический аппарат ее изучения. На первый план выходит вопрос о культурных факторах, обусловливающих возникновение и особенности выражения эмоциональных состояний в каждой отдельной культуре. Смысловым итогом конструктивистского этапа становится создание эмоционологии - науки, занимающейся изучением эмоциональных норм и стандартов, разработанной Питером Стернсом.

Однако в исследованиях 1980-1990-х гг. акцентируется историческая изменчивость эмоций, но остается без внимания их социальная дифференциация. Скорее, формируется обобщенное представление об эмоциональной сфере, в то время как легализированное описание разнообразных вариаций переживаний и способов их выражения почти отсутствует.

С середины 1990-х гг. набирает силу синтетическая концепция эмоций, которая господствует и в настоящее время. Согласно современным представлениям гуманитарных наук, эмоции представляют собой сочетание неизменного физиологического базиса и специфической культурной оболочки. Физиологическая природа чувств универсальна для всех людей, но каждая культура создает собственные формы их выражения и собственную иерархию переживаний.

Если эмоционологические исследования 1980-х гг. развивались под влиянием П. Стернса, то на рубеже тысячелетий важнейшая роль в этом процессе принадлежит двум историкам - Барбаре Ро- зенвайн и Уильяму Редди. Объектом внимания этих исследователей становятся не только сами эмоции и их культурные детерминанты, но и культурная обусловленность языка их описания. Так, по мнению Б. Розенвайн, долгое время как обыденный, так и научный разговор об эмоциях опирался на гидравлическую модель, т. с. шел с использованием выражений, уподобляющих чувства жидкостям внутри человека, которые, поднимаясь и пенясь, стремятся наружу («выплеснуть эмоции», «лучиться счастьем», «излить гнев на кого-либо»). Такое представление об эмоциях было обусловлено гуморальной теорией, трактующей организм человека как динамический баланс четырех жидкостей - крови, лимфы, желтой и черной желчи. В эпоху Нового времени гидравлическую модель частично вытесняет идея эмоций как эластичной системы нервов, что рождает выражения «эмоциональное напряжение», «расслабиться» и т. п.

Современный этап фундаментального изучения эмоций связан, прежде всего, с междисциплинарными исследованиями, объединяющими наработки как естественных, так и гуманитарных наук. В собственно гуманитарной сфере наиболее актуальны комплексные исследования отдельных чувств - любви, страха, меланхолии, скуки. Кроме того, получает распространение дискурсивный подход к анализу эмоций, который предполагает сравнительное изучение способов конструирования эмоций в разных дискурсах - медицинском, психиатрическом, литературном, этикетном, кинематографическом и т. п., - а также исторических изменений дискурсивных практик.

Изучение эмоций дает ключ к решению иных культурологических проблем. В частности, представляет интерес значение эмоций для реализации интегративной и регулятивной функций культуры.

Среди других оснований единства не последнюю роль играет общность эмоциональных стандартов. При таком подходе нация рассматривается как сообщество, объединенное не только политическим, но и эмоциональным режимом, а сообщество революционеров - как группа, которая разделяет положительную оценку ненависти. Регулятивный аспект культуры реализуется через дифференциацию эмоций по разным основаниям, среди которых особое место принадлежит гендерным различиям. Таким образом, регулирование эмоций становится способом формирования неравенства и поддержания социального порядка.

Исходя из задач, которые ставят перед собой гуманитарные исследования чувств, сложилась достаточно разнообразная источниковедческая база изучения эмоциональной сферы культуры.

Эго-документы (автобиографии, мемуары, дневники, частные письма) - это свидетельства непосредственного усвоения эмоциональных норм, позволяющие судить о том, какие из предлагаемых культурой моделей чувств становятся фактами повседневной жизни, а какие остаются лишь этикетными или литературными конвенциями.

Специфические сведения об эмоциях дают медицинские заключения и истории болезней, описывающие внешние проявления эмоций и критерии «нормальной» эмоциональности, ибо граница между естественными эмоциями и симптомами психических заболеваний исторически изменчива.

Наиболее активно используются в качестве источников по истории эмоций литературные произведения. Художественная литература, с одной стороны, представляет образцы чувств и переживаний в их нюансах. С другой стороны, она не только отражает культурные установления в сфере эмоций, но и сама предлагает модели чувствительности, которые впоследствии усваиваются читателями и становятся фактами культурной жизни.

Информацию о чувствах содержат и другие произведения искусства, в частности живописные полотна. В отличие от прочих источников, вербально описывающих способы выражения эмоций, они позволяют непосредственно зафиксировать их внешние проявления, так как каноны изображения людей в том или ином эмоциональном состоянии отражают принятые в обществе условности.

Если большинство источников сообщает о способах реализации языка чувств, то книги по этикету представляют своего рода словарь и грамматику этого языка. Они позволяют определить статус тех или иных чувств, нормы их выражения, границы приличного и неприличного эмоционального поведения, поскольку одна и та же эмоция может по-разному оцениваться в зависимости от ситуации (проявления нежности одобрялись в семейном кругу, по считались неприемлемыми в публичном пространстве).

Таким образом, изучение эмоций как феномена культуры опирается на разнообразные источники. Однако следует помнить, что ни один из них не можег дать объективной картины эмоциональной жизни эпохи, а потому корректное описание культурной специфики чувств требует привлечения сведений из разных источников.

• Февр Л. История и психология // Февр Л. Бои за историю. М. : Наука,1991. С. 102.
• Февр Л. Чувствительность и история // Февр Л. Бои за историю. М. : Наука, 1991. С. 111.
• См.: Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогеиетические и психогенетические исследования: в 2 т. М. ; СПб. : Университетская книга, 2001.
• Гирц К. Интерпретация культур. М. : РОССПЭН, 2004. С. 96.